Язык шимпанзе

Способы сигнализации

Проводя всю жизнь в составе подобного дружественного союза знакомых друг с другом животных, каждый его член должен, по-видимому, располагать разнообразными способами сигнализации. Одни из них служат для поддержания добрососедских отношений к себе подобным, а другие позволяют каждому индивидууму сохранять свой авторитет или противиться чрезмерным притязаниям со стороны старших по рангу.

Описывая вокальную сигнализацию шимпанзе, Ван Хоофф насчитывает у них 11 естественных звуков, Дж. Гудолл – не менее 13, а Н.Н. Ладыгина-Котс – 25. стало ясно, что почти все выделенные Хооффаном вокальные сигналы шимпанзе связаны друг с другом промежуточными вариантами. Если подсчитать эти промежуточные варианты как самостоятельные “типы” сигналов, то в этом случае получится еще одна оценка их числа, которая равняется 37.

Таким образом, в зависимости от чисто субъективной установки того или иного зоолога, количество естественных коммуникативных звуков у шимпанзе может колебаться от 11 до 37, т.е. максимальная оценка превышает минимальную почти в 3,5 раза.

Многие звуковые сигналы и не призваны служить средством трансляции каких-то конкретных сообщений и выполняют не смысловую, а так называемую фатическую функцию, суть которой просто в поддержании дружественных контактов между особями. Именно такую роль играют в нашем общении фразы вроде: “Ну, как дела?”, обращенные к незнакомому человеку.

Разумеется, врожденные оптические и звуковые сигналы вполне обеспечивают все те чисто биологические функции, которые связаны с установлением и поддержании социальной иерархии, с ситуациями ухаживания самцов за самками, а также с заботой матери о своих детенышах.

Среди таких сигналов есть такие, которые способствуют кооперации многих особей при распределении лакомой добычи и тем самым являются не только источником сведений о внутреннем состоянии той или иной особи, но и средством взаимного оповещения о некоторых событиях внешнего мира. Вероятно, обезьяна, издающая громкие крики около пойманной ею жертвы, не имеет сознательного намерения оповестить всех прочих шимпанзе округе о своем успехе. Это, по-видимому, не только крик призыва, в строгом смысле этого слова, сколько непроизвольное выражение рвущегося наружу эмоционального возбуждения. Однако другие обезьяны, услышав подобные звуки, на основании своего предшествующего опыта правильно связывают их с реальной возможностью полакомиться мясом и, естественно, устремляются к месту удачной охоты. А здесь уже вступает прирожденное добродушие шимпанзе и их обычай делиться пищей со своими родственниками и друзьями.

И все же наравне с врожденными сигналами, непроизвольно возникающими в определенных биологических ситуациях, у шимпанзе, оказывается, существует и совершенно иной тип коммуникации, позволяющий вполне намеренно сообщать друг другу сведения о пространственном размещении интересующих их объектов и даже об их качестве и количестве. Американский зоопсихолог Е. Мензел доказал это в серии очень интересных опытов, которые он проводил с группой из 8 молодых шимпанзе в возрасте 4-6 лет.

Обезьян содержали в обширном огороженном загоне, а перед каждым опытом помещали в клетку, расположенную на периферии этого участка таким образом, чтобы из нее нельзя было видеть происходящее внутри загона. Затем экспериментатор искусно прятал в случайно выбранной точке огороженной территории тот или иной объект, который мы впредь будем называть целью. После этого одного из шимпанзе подводили к тайнику и показывали ему спрятанный предмет. Эта обезьяна снова помещалась в клетку, а цель тщательно маскировалась травой и древесными листьями. Спустя две минуты экспериментатор, сидя в наблюдательной будке, с помощью дистанционного устройства открывал дверь клетки, и все обезьяны входили на территорию загона.

В первой серии опытов в качестве цели использовались различные фрукты. Как только обезьян выпускали из клетки, они компактной группой вместе с лидером направлялись прямо к цели, следуя в большинстве случаев кротчайшим путем. При этом нельзя было сказать, что группа пассивно следовала за лидером. Одна из самок, например, все время забегала вперед, то и дело оглядываясь на лидера, и начинала искать цель еще до того, как группа подходила к месту тайника. Достигнув его, все шимпанзе обнаруживали склад почти одновременно, и лидер доставал из нее фрукты лишь на несколько секунд ранее своих партнеров.
Было проделано 55 таких опытов, и каждый раз обезьяны находили тайник в течение двух-трех минут после выхода из клетки. Когда же среди них не было лидера, предварительно осведомленного о расположении тайника, шимпанзе бесцельно бродили по участку и случайно обнаружили спрятанные фрукты лишь в одном из 46 опытов.

Затем Мензел изменил условия эксперимента таким образом, что в нем теперь каждый раз участвовали два лидера. Одному из них показывали фрукты, а другому – пустой тайник. В этом случае шимпанзе неизменно следовали за первым лидером и игнорировали второго. Когда одному из лидеров показывали тайник с двумя бананами, а другому – с четырьмя, выпущенная из клетки группа устремлялась за вторым лидером.

Правда, бывали и такие случаи, что оба лидера объединялись и посещали сначала богатый, а уже затем бедный склад.

Интересные результаты были получены Е. Мензелом в том случае, когда он прятал не съедобные объекты, а предмет, расцениваемый шимпанзе в качестве источника опасности. Таковым служила обычно пластиковая фигура змеи или аллигатора. Все обезьяны шли вместе с лидером к тому месту, где был спрятан подобный макет, но, приблизившись, вели себя совершенно иначе, чем около тайника с фруктами. Они окружали опасное место, теснились около него, бросали в его сторону прутики или же быстро касались тайника рукой, мгновенно ее отдергивая.

К каким же способам сигнализации прибегают шимпанзе, когда вольно или невольно сообщают членам своей группы сведения о местонахождении тех или иных объектов, их в качестве и относительном количестве? Е. Мензел проделал свыше 1000 опытов, но лишь примерно в 200 он отметил некоторые из тех 60 сигналов, которые, по мнению Ван Хооффа, слагают врожденный, стереотипный, характерный для этого вида “сигнальный код”. В большинстве опытов не сам Мензел, ни его коллеги, весьма искушенные в тонкостях поведения шимпанзе, не смогли обнаружить у лидера каких-либо специфических звуков, жестов или изменений в мимике.

Можно было бы думать, что группа шимпанзе устремляется к цели вместе с лидером просто потому, что этим обезьянам свойственно перемещаться компактными группами. Вообще говоря, для такого предположения есть некоторые основания. Дж. Гудолл, например, заметила, что стоит одному из шимпанзе отделиться от группы и решительно направиться прочь, как все остальные обезьяны тут же устремляются следом.

Но в опытах Мензела такое предположение оправдывалось далеко не всегда. Нередко группа делилась на две части, с тем, чтобы следовать за двумя разными лидерами. Как полагает Мензел, члены группы ориентируются на такие признаки поведения лидера, как направление его взгляда, большая или меньшая скорость передвижения, а также какие-то другие тончайшие особенности его походки.

Но все сказанное относится лишь к тем многочисленным опытам Мензела, где роль лидера принадлежала достаточно взрослым и авторитетным обезьянам, которые были хорошо знакомы всем остальным и постоянно принимали участие в совместной дележке и в общих трапезах группы. Если же исследователи сообщали о месте своего тайника молодой обезьяне или же шимпанзе, только недавно помещенному в группу, то результат оказывается совершенно иным. Такая низкоранговая особь обычно не могла увлечь за собой собратьев, полагаясь на их веру в то, что “лидер знает, что делает и куда идет”.

Здесь уже вполне очевидным становилось желание обезьяны, осведомленной о местонахождении тайника, увлечь за собой прочих членов группы. Видя пред собой полную их пассивность и отсутствие всякого желания принять участие в совместных поисках пищи, недостаточно авторитетный лидер начинал проявлять явные признаки нетерпения. Он пятился назад, в сторону склада, манил других членов группы за собой движениями руки или головы, легонько шлепал ту или иную обезьяну по плечу, предлагая ей обхватить себя руками за талию и вместе двигаться к тайнику. Не встречая ответа, возбужденный лидер дотрагивался до рта других шимпанзе или просто хватал их за руку и начинал тянуть по направлению к спрятанным фруктам.

Как правило, все эти усилия не приводили к успеху, и тогда лидер “лидер” впадал в истерику – он катался по земле, кричал и рва на себе волосы. Видя такой поворот событий, безучастные дотоле шимпанзе бросались к расстроенной обезьяне и начинали успокаивать ее, прибегая к церемонии обыскивания шерсти. После подобного эпизода желание лидера увлечь за собой остальных полностью пропадало, и склад с фруктами так и оставался ненайденным.

Становится очевидным, что шимпанзе могут вполне намеренно извещать своих близких о чем-то, что в данный момент находится вне сферы их видимости. В этом смысле мы обнаруживаем здесь некоторые зачатки тех свойств нашего языка, которые носят название перемещаемости. Значительно то, что для передачи сообщений об отсутствующих воочию явлениях внешнего мира шимпанзе пользуются сигналами, обладающими уже явными признаками иконического знака. Приглашающие движения рук и головы, перемещение лидера в сторону тайника спиной вперед, со взглядом обращенным к своим партнерам, а не к цели, - вот те простейшие способы проинформировать себе подобных о пространственных связях и отношениях между жизненно важными объектами и, вероятно, о степени их привлекательности или вредоносности.

Е. Мензел считает, что такие способы коммуникации могут с лихвой обслужить все потребности шимпанзе, возникающие у них в сфере довольно несложных житейских интересов. Связи шимпанзе с внешним миром ограничиваются в основном удовлетворением чисто биологических потребностей добывания пищи и защиты от врагов. На этом этапе развития приматов, когда они не перешли еще к постоянному выделыванию, использованию и совершенствованию орудий и к производству материальных и культурных ценностей, они попросту не нуждаются в последовательной символизации внешней реальности с помощью языка.

Однако тот факт, что мы обнаруживаем у этих обезьян зачатки использования простейших иконических законов, может выступать в качестве первого робкого довода в пользу существования у них потенциальных языковых способностей.

Собственно говоря, иначе и не должно быть. В эволюции ничто не возникает на голом месте. И если мы признаем, что человек некогда вырос из обезьяны, нам трудно отказать самому близкому из наших родственников в каких-то элементарных зачатках языкового поведения.